Жил, говорят, в преждебывшие годы славутный
мастер. Узорные дверные петли-жиковины ковал. Случалось ему выделывать и
перстни-жуковины. Кольца витые для дверей — со стукальцами. И теперь еще
поблескивает на дверях старобытная поковка. Серпы звонкие с узором по клинку. С
бубенчиком на пяточке еловой рукояти. Замки внутренние с фигурной накладкой на
полотне двери — вроде секиры! Под стальной сквозной узор подложат блескучую
мусковит-слюду. Сроду ничего такой поковке не делается. Не ржавеет, не
сыплется. Века красуется на дверях амбаров, церквей.
Кузнеца того дедушком Васильем звали. Дожил до
дивией старости. Делал тонкую работу. Не гнушался лемех оттянуть, коня
подковать. Человек в селе необходимый. Но вот как-то приподнял он коневье
копыто — хотел подкову примерить. А не удержал, уронил. Ушла былая сила во
сырую пахоту, в горячее железо, во Онего, сине морюшко. Поработано на веку у
Василья. И веслом, и плугом. Не воротить дней… Заплакал старинушка. Да вдруг
окликнул его кто-то. Оглянулся — два молодца стоят. Глядят ясно, пристально —
как заботные сыновья. И ликом-образом знакомы. А где видано — не вспомнит
дедушко Василий.
— Давай-ко, — ребята сказывают, — пособим!
Подковали конишку. Лошадушка веселешенько из
кузнечного станка повыбежала. Новыми подковами притопнула, рассмеялась утешно:
«Й-е-е!» У пареньков рука, видно, легкая, сила непочатая. Нрав добрый. Глаз
верный. И все-то они вместе держатся — плечом к плечу. Уж видать, что кровная
родня! Старичонке вусмерть не хочется прохожих лишаться, из своей кузни
отпустить.
— Любушки, куда правитесь?
— По святым, дедушко, местам! — они стоят, как
зажжены свечи горят. — Наладились мы, старинушка, в полуночные страны, к
Зосиме-Савватию…
— Ну-ко! У нас тут заливно монастырей, пустынек
в Заонежье! Обители святых Корнилья Палеостровского, Ионы Климецкого… А што
церквей, часовен, крестов обетных — дождем не смочить! Вкруг Кижского острова
золотой обруч намолен! Остались бы хоть на весну! Да и до Покрова! Помогите
крестьянам страдомым! Надо сошеньки наладить, косы отбить, серпы направить. Не
по силам мне, старому!
Прохожие переглянулись, согласились. Дедушко
Василий — он в Подъельниках жил — чуть не пляшет от радости:
— Сыночки баженые, што за работу возьмете?
Кормить-поить, воспитывать задаром стану!
— А вот — станем уходить, напоследях соделаем из
твоего мартиалу то, что нам по душе придется. То и плата.
Подивился старый кузнец:
— Преудивленно чудо, диковинный ряд! А какой вы
земли, каких отца-матери, многобытные?
Назвались пареньки Кузьмой да Демьяном. И
отвечали они дедушке Василью все при всем.
— Мы, дедушко, братия по плоти и по духу. Родом
из Азии. Отец — природный эллин, мать — истинная христианка, святым именем —
Феодотия.
Кузьма станет сказывать — Демьян дале продолжит.
Братовья были голос в голос, волос в волос.
— Жила она богоугодно. Воспитывала нас в любви к
Господу. Кликала по своему обычаю, наречию Космой и Дамианом. Росли в добром
наказании, в христианской вере. Почасту читали Божественное Писание, научались
добродетели.
— Вошли в совершенный мужской возраст. Навыкли к
непорочному в Господнем Законе житию. Приняли от Бога великое знание исцеления.
Мать велела: доброе несите людям! Во благо человека труждайтесь. Заклинала:
«Сияйте, сыночки, добрыми делами!»
— И мы с братом исцеляли людей от недугов,
подавали здравие душам. Тела врачевали. Язвы плоти, лукавых духов гнали.
Помогали людям. Да и страждущим скотам тоже…
— Без мзды, без воздаяния исполняли заповедь:
«Взятое в дар возврати даром». Лечили не столько травами, сколько Божиим
словом. Земное житие прейдя, благочестиво и мирно скончались. В один день
предстали перед Господом. Но и по преставлении своем пахаря на пашне, младенца
в колыбели, жену сокрушенную, иных многих спасали. Приходим во всякое время по
зову.
— Да и без зова приходим же…
Повествовали сие светловидные мужи безгласно,
хотя и краснословно. Дедушко Василий, сидючи против них в застолье, пил и ел. И
головушку белую поворачивал то к одному, то к другому. Помолясь на красный
угол, сказал кратко, кротко:
— Перекрестя лоб — в кузню!
Работали братья допоздна, споро, ладно. Будто
житые, славутные кузнецы в лучшей поре. Им светло от пылающего горна. Дедушко
вкруг них вьется у наковальни. Показывает, что сам знает. Как крицы ковать, а
из криц — сталь-уклад. Парни старику открыли, как тонкие узоры на железо
нанести — цветные и травные. Старик что дале, то боле дивился. Размышлял, хмуря
крутой лоб, о безгласно поведанном житии, о премудрости Божией.
Старушка, женка Василья-кузнеца, затеяла,
умиляясь той же думой, стряпню. Напекла калиток, налитушек, колобов и блинцов:
— Нету ноне у баженых милой заботной матушки! И
светлые старушечьи слезы падали в черное ржаное тесто.
Целительная сила
Пришло время. Кузнец Василий утрышком с лавицы
встать не замог. Призвал Кузьму с Демьяном:
— Боле не работник я. Оставайтесь, будьте в моей
кузне хозяевами и мастерами. Вы мое умение превзошли. И людям — по сердцу.
— Нет, хозяинушко! — глядят строго. — Расчет
давай!
— Много я задолжал. Вы дородное бремя трудов
унесли.
— Нам лишнего не надо. Скуем в кузне, что нам
пригоже. Из твоего, слышь, припасу!
Што станешь делать? Пошли в кузню. Огонь в кузне
разожгли. Демьянушко у мехов встал, раздувает пламя в горне. А Куземушко
клещами сощелкнул:
— Ложись, старый, в горн!
— Што вы, чада!
— Худа не будет.
Лег старичонко. Все едино, — мыслит, —
смертынька приходит. А не жжет, не палит огонь. Ребята мехи в полную силу
гнетут, старика в пламени поворачивают, цветут в творческой радости.
— Ну что? — кричат. — Жарко ли?
— Как ополдень на поженке в страдомую пору.
Испить бы. Еще жарче — как в кузне в июле!
Пуще прежнего раздувают мехи Куземушко с
Демьянушкой.
— Ох, будто в парной теплой баенке шибает
бел-горюч пар. Словно веничком по плечам охаживает! — кричит-вопит старый
кузнец веселым, баенным кликом. Да и соскочил с наковальни молодым, крепким
парнем, Кузьме с Демьяном — годок-ровесник.
— Ну вот теперь поработаем и Богу, и людям!
Спасибо, браты!
— Нас иные добры люди ждут…
Запели они — и за порог. Заонежьем, Поморьем,
иными землями Русского Севера не раз еще проходили. Даром, что ли,
древодельцами, кузнецами да песенниками славятся наши края! По две жизни жили
старые мастера…